Что такое свобода?Если понимать свободу в обычном либеральном представлении — как отсутствие «авторитарных» ограничений, то идеалом свободы будет система, погруженная в полный хаос. Именно она будет максимально свободна, идеально, поскольку в ней не существует ни единого ограничения. Ну, и что такое свобода? Отсутствие «тирании»? Да, но разве хаос — это свобода? При чем здесь вообще свобода?
Даже если придерживаться только «материалистической» точки зрения, следует отличать снятие ограничений в системе от создания там выбора. Можно сказать, что максимальная свобода — это максимальный выбор. И свободу, в частности для человека, создает не снятие ограничений, а создание ему хотя бы двух возможностей на каждом поприще его деятельности, т.е. выбора между возможностями. Поскольку логичный выбор может происходить только в рамках класса, например выбор места работы по специальности, то и выбор нужно создавать в рамках каждого класса: свободный человек может выбрать, где ему жить, где учиться, чему учиться, где работать, где лечиться…
Свобода, таким образом, есть величина, обратная хаосу, ибо создание системы на основаниях выбора ведет к ее усложнению, структуризации, т.е. созданию множества подмножеств, определяющих выбор.
К сожалению, излюбленное в либеральном мире противопоставление свободы и «тирании» не имеет смысла, поскольку противопоставление это нелогично. Идеальной свободы нет, конечно, нигде, но парадокс в том, что с предложенной выше точки зрения люди в «авторитарных» государствах были более свободны, чем в «свободных», причем это не случайность и не трагическое совпадение, а правило, нерушимая закономерность. Например, можно считать свободным советского человека, который мог в любом случае найти себе работу по специальности на основаниях выбора, без исключений, причем выбор мог касаться даже местонахождения работы, например поближе к дому. Это и есть настоящая свобода, которой «авторитарное» советское правительство не только не препятствовало, но и создало ее. Либеральное же правительство создать свободу выбора работы для каждого человека и тем более всего остального не способно просто в принципе, поскольку это неэффективно экономически — требует больших расходов, не приносящих непосредственной прибыли. Иначе говоря, экономическая свобода человека и либеральная экономика противоречат друг другу, причем уже просто потому, что либеральное общество естественно, а свободное — искусственно, и построение последнего, конечно, требует повышения социальных расходов — как же иначе? Свободное общество — это слишком сложная для
либерализма структура, слишком затратная.
В либеральном обществе экономической свободой пользуются не люди, как в «тоталитарном», а организации, в том числе частные. Люди же, работающие в свободных этих организациях, «вписавшиеся в рынок», напротив, весьма часто закрепощены, ибо страшатся потерять хорошую работу и тем самым занять более низкое социальное положение. С либеральной точки зрения это хорошо — конкуренция на рынке труда, и разумеется, организациям это выгодно, но при чем же здесь простые люди и личная их свобода, о которой обычно и распинаются либеральные идеологи?
Если человек страшится будущего, неопределенности его, то разве можно назвать его свободным? Разве человек, у которого есть жизненный выбор, может страшиться будущего? Разве люди страшатся не безысходности, т.е. именно отсутствия выбора, отсутствия даже единой возможности повлиять на свою судьбу? При советской же власти безысходности не было, и потому «тоталитарного» будущего никто не страшился.
Однако и организации в либеральном мире не обладают безусловной свободой. Преимущественной свободой обладают участники глобального рынка, а участники национальных рынков волей-неволей ограничены высокими возможностями мировых либералов. Говорить здесь о полноценной конкуренции бессмысленно, так как логичные действия и процессы, осмысленные, возможны только в рамках того или иного класса. Так, областной заводик не способен конкурировать с корпорацией мирового уровня: они находятся в разных классах, возможности их столь разнятся, что никакой честной борьбы между ними быть не может просто в принципе. И тем более это невозможно, если протекционистские либеральные действия национального правительства направлены на благоденствие мировой корпорации, а не заводика. Спрос не бесконечен, а возможности мировых корпораций очень велики, поэтому они и отнимают потребителей у представителей национального рынка; правительству же нельзя поддерживать национальный рынок — это не либерально. Таким образом, единственной мерой, способной поддержать национального производителя против мировых корпораций, является отказ от либерализма. Например, у нас после ответных санкций, наложенных на Европу, наблюдается бурный рост производства товаров, попавших под санкции,— замещение европейского импорта, которое стало возможным только в итоге санкций. Заметим, производство наше готово работать, а потребитель наш готов покупать наши товары, но в либеральном мире нарастить производство было просто невозможно: нельзя отнимать потребителей у мировых корпораций. Разве столь жесткие условия для национального рынка — это свобода предпринимательства? Нет, это свобода только для участников глобального рынка, а для всех прочих — это рабство.
Почему же нынешнее общество с либеральной экономикой называется у нас «свободным»? Вполне возможно, что либеральная экономика в принципе более эффективна, чем «плановая» (эффективность, впрочем, можно понимать по-разному), но при чем же здесь свобода? К сожалению, это чистая идеология. Не могли же либералы сказать людям, мы, мол, заберем у вас свободу, но заплатим за это — не каждому, разумеется, а лишь тому, кто сумеет «вписаться в рынок» и, соответственно, хоть сколько-нибудь заработать за добровольный свой отказ от свободы.
Особое значение, иной раз даже мистическое, либералы придают свободе слова; отдельные сумасшедшие даже считают, что это источник всех общественных благ. Здесь обстановка соответствует описанной выше: некоторой свободой, не безусловной, обладают только организации, СМИ, но не их сотрудники, которые вынуждены поддерживать «редакционную политику». В последнее время, впрочем, получил развитие интернет, где присутствуют не только СМИ, но и частные лица, обладающие заметно большей свободой, чем сотрудники СМИ. С либеральной точки зрения это не страшно, так как здесь нет конфликта частных лиц и организаций, но если он вдруг появится… Это вообще правило: свобода частных лиц возможна и допустима только там в либеральном мире, где она не мешает свободе организаций — в сущности же, бизнесу, особенно крупному бизнесу, глобальному. В интересах организаций любая свобода частных лиц может быть подавлена, это обычное дело в либеральном мире.
Некоторая свобода СМИ приветствуется либералами вовсе не потому, что они жить не могут без свободы слова (обходятся прекрасно, исключая разве психически больных), а потому лишь, что СМИ — это бизнес, удовлетворение спроса, повышение экономических показателей. Подавлять бизнес — это не либерально. Как ни странно, свобода слова тоже, как и все прочее в либеральном мире, подчинена жажде наживы.
Под свободой слова либералы тоже разумеют снятие ограничений: в идеале запретных тем быть не должно, что направлено на максимальный охват аудитории и, соответственно, максимальный заработок. Поскольку же либеральные СМИ всегда ориентируются на заработок — например, на рейтинги своих творений, как телевидение, то в общем случае они просто в принципе не способны ничего никому навязать — наоборот, они потакают обществу, охотно выражают взгляды своей аудитории. Свободой слова это назвать трудно, да и на формирование общественного мнения не тянет. Да, встречаются разные дураки, не связанные вообще ничем, даже приличиями, но предприниматели, не умеющие работать с аудиторией, т.е. потакать ей, попросту вылетают с рынка. Принцип же умелой работы СМИ очень прост: говори, что хочешь, но если ты не продашь свои слова потребителям и рекламодателям, никто тебе денег уже не даст. Если же хочешь заработать больше — охвати аудиторию больше, но ведь для этого нужно понравиться публике, не так ли? А что же может быть лучше для публики, чем, например, «зомбоящик», выражающий ее взгляды или чувства?
Наверно, у каждого человека или почти у каждого есть своя любимая передача на телевидении, и смотрит он ее вовсе не потому, что ему навязывают там чуждые взгляды или чувства, а потому, что получает от просмотра удовлетворение. Ну, а много ли вы видели людей, которые бы получали удовлетворение от выслушивания чуждых им взглядов или от демонстрации чуждых им чувств? Таких людей нет среди нормальных психически, и это сущая банальность с точки зрения психологии. Стало быть,
«зомбировать» телевидение может только человека, уже психически неполноценного. Не либеральное телевидение формирует нас, а мы телевидение. Может быть, это и есть либеральная свобода слова?
При тоталитарных режимах, например на современной
Украине, возможно телевидение, которое навязывает здоровым потребителям те или иные ложные идеи, но для этого нужно отсутствие конкуренции в данном бизнесе, полная его подчиненность не заработку, а именно оболваниванию аудитории. Исключение конкуренции может осуществляться путем сговора или любыми иными методами, вплоть до вытеснения с рынка. Например, если на базаре торговцы сговорились исключить демпинг и устранить тем самым конкуренцию, то по ценам ниже, чем установленные ими, вы уже ничего не купите. Так и на телевидении: если торговцы
истиной сговорились вещать ложь, а несогласных вытеснили с рынка, то правды вы уже не услышите. При этом происходит потеря не столь уж и большой части аудитории — разумных людей, способных отличить ложь от правды, которые прекращают смотреть такое телевидение вовсе не потому, что боятся
«зомбирования», а потому, что им противно на это смотреть. Остальные же привыкают постепенно, хотя поначалу многим, наверно, не нравится, но поскольку выбора у них нет, а без телевидения жить они не способны… Может быть, здесь и кроется идея либеральной свободы слова — в выборе «своего» СМИ?
Любопытный также случай представляло собой советское телевидение, на котором вообще не было рекламы и которое, следовательно, было свободно от удовлетворения запросов здоровых потребителей. Вероятно, в силу свободы от жажды наживы уровень советского телевидения был заметно выше, чем нынешнего,— и интеллектуальный, и художественный. Да, политические программы на советском телевидении подчинялись советской идеологии, но ныне дело обстоит в точности так же, только идеология теперь либеральная. Например, на советском телевидении невозможно было критиковать существовавшую идеологию, но и теперь вы ничего подобного не услышите даже на «оппозиционных» каналах, которые, разумеется, тоже либеральны, даже гораздо более, чем все прочие. Попробуйте найти на любых нынешних телеканалах критику, например, министра финансов как либерала или критику либеральной политики ЦБ. Вряд ли найдете, хотя ныне это не запрещено никакими законами, как, впрочем, было и в СССР. Причина же предельно проста: нынешнее телевидение, как и советское, держит в руках элита, принявшая существующую идеологию.
Таким образом, ограничения по свободе слова на советском телевидении и на нынешнем совершенно одинаковы и вполне объективны — в том смысле, что иначе быть не могло и не может. Однако же советское телевидение, в отличие от нашего нынешнего, было совершенно свободно от либеральной жажды наживы, что и давало ему огромное преимущество перед нынешним или любым иным либеральным, интеллектуальный и художественный уровень которого весьма низок. Советское телевидение было гораздо свободнее нашего нынешнего. Может быть, именно поэтому оно и было лучше?
Что же касается известного либерального взгляда на советское телевидение, то либералы считают его несвободным просто потому, что они, повторим, понимают свободу только как снятие ограничений, т.е. распущенность, хаос в идеале. Да, нынешнее наше телевидение, в отличие от советского, можно назвать и распущенным, и отчасти хаотичным, пока еще не идеальным, но при чем же здесь именно свобода, независимость?
Вопреки мнению либералов, снятие ограничений оборачивается не свободой, а наоборот — рабством. И понять это способен любой человек, который снимал с себя хоть какие-нибудь ограничения. Например, представьте, что вы отбросили ограничения и стали больше пить. Разве это проявление свободы вашей воли, а не зависимости от алкоголя? Да, многие алкоголики думают именно так, но объективно ли это и критично ли по отношению к себе? Представьте, например, далее, что вы отбросили ограничения и стали грязно ругаться в обществе. Разве это проявление именно свободы, а не распущенности, как у американцев? Да, для многих американцев нет разницы между свободой и распущенностью, но разве же, с объективной точки зрения, снятие с себя ограничений свидетельствует о сделанном выборе, а не о слабости воли, т.е. об отсутствии выбора? Распущенность американская, которую «общечеловеческие» либералы считают проявлением свободы духа, на самом деле есть слабость, зависимость, рабство, а отнюдь не свобода. Кажется очевидным, что предельная распущенность как отсутствие любых ограничений — это хаос в душе, психическое заболевание, а вовсе не свобода.
Человек всегда остается свободен в душе, если он не зависит от своих страстей — пьянства, ненависти, зависти, лени, зазнайства и тому подобных. К сожалению, практически каждому из нас очень трудно быть свободным: все мы зависимы, каждый на свой лад. И если при этом мы еще не можем, например, найти работу, т.е. наталкиваемся на социальные ограничения, то зависимость наша обостряется. Ограничения же социальные или нравственные сами по себе, конечно, не являются причиной нашей зависимости, закрепощения воли и жалкой попытки растормозить себя отрывом от любых ограничений. Попытка освободиться от страстей или социальных проблем уничтожением ограничений — это очень инфантильный и даже, может быть, патологический способ «освобождения» от проблем, свидетельствующий о психических отклонениях человека. Сегодня, например, этим американским способом «освобождаются»
украинцы. И что же мы видим на выходе? Да просто кучу психических отклонений, которые невозможно обсуждать вне психопатологии, см. ст.
«Психология украинцев». Разве же это свобода, а не жалкое рабство у страстей своих?
Понимание свободы либералами носит нездоровый характер, и бездумное инфантильное следование этому пониманию может привести человека или группу людей только к повреждению психики, как и случилось с украинцами, которые вдруг возомнили себя главными либералами Европы, но на деле стали главными ее нацистами. Что же руководило ими, если не самые низменные и жалкие страсти? Да, но разве же подчинение самым низменным и жалким страстям своим — это свобода? Увы, это рабство.
У либералов, от марксистов до нынешних поборников прав человека, уже полтора века существует ложное убеждение, что человека освобождает снятие социальных ограничений. Поскольку же снять социальные ограничения значит разрушить общество, то либеральные революции заканчиваются хаосом, не всегда идеальным. Поразительное дело, нынешние либералы, в отличие от советских коммунистов, так и не поняли, что для освобождения человека нужно не разрушать общество и даже не запрещать что-либо нелиберальное и тем самым отвратительное, а строить — создавать социальные и культурные возможности для человека, выбор. Впрочем, на основаниях либеральной экономики социальное и культурное общество вроде советского построить нельзя, как сказано выше: это уж будет «нерыночная экономика», т.е. организации потеряют приоритет в обществе. Так что и возможное прозрение либералов значения не имеет: прозревший перестанет быть либералом.
После всякой либеральной революции обязательно наступает миг, когда оживающее общество начинает избавляться от либералов: как кто-то патетически заметил, «революция пожирает своих детей». Нет, это не революция пожирает своих детей, а народ — либералов. И причина нападающего на общество жора проста всегда и везде: либералы не дают строить, восстанавливать разрушенный мир, их мироощущение противоречит созиданию, потому что тем самым идет наступление на личную их «свободу», т.е. душевное рабство у страстей своих, закрепощенность, зависимость.
Сегодня наше общество после либеральной революции 1991 — 1993 гг. как раз переживает процесс избавления от либералов, только уже не репрессивный, как, например, при
Сталине. Обратите внимание, хотя
репрессий никаких нет и не будет (теперь существует легитимный механизм смены элиты), роль Путина в нашем обществе пока точно соответствует роли Сталина в советском: Путин — это тоже убежденный либерал из «ельцинской гвардии», как Сталин из «ленинской», который волею судьбы вдруг оказался в оппозиции «ельцинской гвардии» и, вероятно, тоже станет ее могильщиком — если, конечно, сумеет пойти до конца.
До недавних пор окончательное избавление нашей страны от либералов еще находилось под вопросом, однако после введения западных «санкций» против России, т.е. изгнания нашей страны из мирового либерального клуба, сомнений уже нет: избавление от либералов завершится уже только потому, что иного выхода у нас нет.
Разумеется, избавление от либералов никоим образом не значит, что завтра у нас настанет свобода: свободное общество, общество широких возможностей для каждого человека, нужно построить, нужно приложить для этого значительные усилия и даже вложить в его развитие денежные средства. Если же кто-то думает, что одно только избавление от либералов принесет нашей стране счастье, то сам он и есть либерал, ибо мыслит предельно либерально. Устранение препятствий на пути вперед — это еще даже не фундамент нового общества. Впрочем, даже препятствия еще далеко не устранены…
Сегодня либеральный мир, т.н. Запад, переживает просто жуткий кризис — не только экономический, но и этнический, и демографический, и политический, и культурный, и цивилизационный, и даже психический… Кажется, кризисом охвачено все, и это верное впечатление: на Западе идет этнический распад, который завершится неминуемой гибелью западных народов (повода для радости пока нет: история счет ведет на столетия). После же размежевания с либеральным миром, нам уже не особенно важно будет, в какой форме он существует — Европейского Союза или, положим, Объединенных Европейских Эмиратов.
Явно вследствие распада,
дегенеративных социальных процессов, Запад демонстрирует амбивалентное отношение к России, патологическое. С одной стороны, Запад указал России со всей возможной политической решимостью: «Между нами все порвато и тропинка затоптата, ты мне больше не подружка, а тебе я не дружок: забирай свои игрушки и не писай в мой горшок!»— Увы, смысл западных «санкций» именно таков, это разрыв отношений себе в убыток. С другой же стороны, США страстно мечтают о либеральной революции в России и даже выделяют на нее деньги, опять себе в убыток… Ну, и как эти противоречивые устремления понять? Да никак, это психическая патология, указывающая на шизофреническое состояние, но не определенной личности, а целого круга лиц в западной элите. Последнее, в частности, и позволяет говорить об этническом распаде Запада, дегенеративных процессах на уровне социума. Подробнее о возможности и действительности таких процессов см. в ст.
«Психология украинцев».
Попытка наших либералов бороться за «свободу» при помощи их западных товарищей по несчастью естественным образом приведет к «обострению классовой борьбы», как говаривали большевики. Чем кончаются подобные «обострения», нашим либералам хорошо бы уже знать. «Сталинских репрессий», конечно, не будет — хотя бы потому, что они не нужны, но бегство либералов за границу вполне возможно. Да, можно себе представить, как Чубайс, переодевшись в женское платье, с двумя чемоданам бежит в Нью-Йорк…
Разгорающаяся сегодня политическая борьба пока носит недействительный характер: либералы, как обычно, борются с выдуманными демонами за «свободу», но действительных политических противников у них пока нет и, возможно, не будет. Сегодня наша страна находится на пороге выбора, в свободном состоянии: мы должны выбрать свой путь. Пойдем ли мы к действительной свободе или попытаемся вернуть свои игрушки в либеральный уголок мира, чтобы сойти с ума вместе с либералами? Выбор этот, к сожалению, непрост, ибо же часть нашего общества уже сошла с ума: свободу она считает рабством, а рабство свободой. Собственно, это тоже дегенеративные процессы, но Россия, в отличие от Запада, пока еще способна их преодолеть… И зависит это не столько от Путина, сколько от каждого из нас. Путин не сможет сделать людей свободными — тем более если они этого не хотят.
Путь к свободе, как и любая борьба духовная, для каждого должен начинаться с себя. Например, если общество уже охвачено жаждой наживы, как США, то освободиться от этой страсти оно не сможет уже никогда. И речь идет вовсе не о «свободе предпринимательства», даже не о естественном для каждого человека желании иметь хорошую зарплату, а именно о жажде наживы — слепой и тупой страсти, которой подчинено все, вся жизнь человека, все помыслы его, страдания и мечты. Смысл жизни человека не может заключаться в жажде наживы, в страстном желании воплотить в себе «американскую мечту». Это ложная идея, недействительная и тем самым патологическая, но она способна, как и иные патологические идеи, подчинить себе даже душевно здоровых людей…
Представьте, что смысл вашего существования заключается только в наживе, и вам тотчас же станет безразлично все без исключения, кроме тех или иных ограничений, наложенных лично на вас обществом. На редком досуге вы будете обсуждать с такими же несчастными, как вы, только своим проблемы: «понижение налогов», «либерализацию общества» (это тоже приносит выгоду, хотя и не прямую) и прочие вещи, способные хоть немного утолить вашу страсть. Впрочем, появятся у вас и своеобразные развлечения. Например, редкими свободными вечерами вы станете внимательно изучать счета за отопление, пытаясь постичь некую «динамику», и вам это будет жутко интересно… К сожалению, в либеральном мире так живут миллионы людей, но едва ли даже отдельные из них считают себя счастливыми. Счастье для них всегда лежит где-то в будущем, уже близко — после очередного повышения зарплаты и должности, после покупки нового автомобиля, после первого заработанного миллиона, после покупки виллы на берегу Средиземного моря, после покупки личного самолета,— но не наступает оно почему-то никогда. Ну, и кто же в этом виноват в глазах несчастного? Сам он, покоренный жаждой наживы, или какие-нибудь коварные коммунисты, из-за которых не понижают налоги, страшные русские, из-за которых мир и вовсе устроен неправильно, или иные негодяи, выступающие против «свободы»? Ответ очевиден.
Сегодня либеральный мир умирает именно по той причине, что нормальный человек не может существовать в режиме робота, предназначенного для заработка, а нормальная жизнь человеческая не укладывается в «американскую мечту». Любое дегенеративное образование в природе в конечном итоге погибает, и либеральный мир тоже погибнет, в чем нет ни малейших сомнений. И наша политическая задача-минимум на сегодня — хотя бы не лезть на тонущий корабль…
Разве может быть свободен человек, бросающийся в пропасть? Разве воля, а не безысходность гонит его к краю пропасти? Да, иногда освободиться от разрушительных страстей бывает труднее, чем броситься в пропасть, но именно эта борьба за свободу духа и может стать смыслом жизни, если уж нет ничего иного. Если же борьба эта окончится победой, то человек познает подлинный успех, который и откроет ему настоящую жизнь… Именно свобода, подлинная свобода, и может принести человеку счастье.
Форум 
Последние изображения 
