love story Богдана Хмельницкого

Роковая женщина в украинско-польской истории носила то же имя, что и Елена Прекрасная, из-за которой разгорелась Троянская война. Только произносили его на варшавский лад — Гелена. Именно из-за нее встали друг на друга два немолодых ловеласа — Чигиринский подстароста Чаплинский и сотник Хмельницкий. А вслед за ними поднялась и вся Украина. Поздняя любовь обернулась ранней кровью.

Вроде бы хорошо известная история. Жил в Чигирине скромный сотник Богдан Хмельницкий. Хутор его, кишевший карасями и поросятками, приглянулся Даниле Чаплинскому — Чигиринскому подстаросте. Недолго думая, недвижимость он у Богдана отобрал, сына его на базаре до смерти запорол, а обиженный отец сбежал на Сечь и вернулся с казаками, после чего мстил уже до самой смерти — десять лет подряд. В результате, как Феникс из пепла, воскресла Украина, а бронзовый Богдан навеки вскарабкался на бронзового же конягу на Софиевской площади в Киеве и тычет булавой в сторону Москвы.

А вот есть же нестыковочки! Сыновей у Хмельницкого было, как известно, двое — Тимош и Юрась. Двое в 1б4б году, когда эта история только завязалась, и двое уже в те времена, когда сам Хмельницкий стал гетманом. Ни убавилось, ни прибавилось. Следовательно, кого бы там ни порол на базаре Чаплинский, а слухи о его зверствах несколько преувеличены. Юрась был еще маленьким — пятилетним — и для показательной экзекуции не подходил. А Тимоша не так-то просто было забить канчуками — его успокоило только турецкое ядро, прилетевшее в Молдавию, куда он явился немножко пограбить в 1652 году.

Во-вторых, на Суботов у Хмельницкого действительно не было юридических прав. Имелся только королевский привилей, выцыганенный по знакомству у Владислава IV, но не утвержденный сеймом. То есть недействительный. Потеряв хутор после проигранной тяжбы, Богдан получил за него денежную компенсацию — 130 злотых — как возвращение вложенных в хозяйство средств. Сумма в принципе мизерная. За нее можно было купить разве что десяток сабель и, раздав голозадым соратникам, отправиться за добычей.

В-третьих, Чаплинский всего лишь исполнял судебное решение в пользу Чигиринского старосты Александра Конецпольского. И себе-то прихватил мелочь — девку, жившую в доме Хмельницкого в Суботове. Но эта девка и дала делу неожиданный поворот.

Наиболее подробное описание исторического скандала оставил Иосиф Ролле, чей очерк под псевдонимом доктор Антоний опубликовал в 1894 году журнал «Киевская старина». Чигиринцы называли Елену ляшкой. Возможно, ее отец происходил из Польши. Вне всякого сомнения, она осталась сиротой, так как нашла пристанище в доме Хмельницкого и выросла у него на глазах. Трудно сказать, чем она там, собственно, занималась. Младший сын будущего гетмана Юрась испытывал к ней особую симпатию — вероятно, Елена присматривала за ним, когда он был ребенком. Жена Хмельницкого болела и нуждалась в помощнице. Энергичная помощница сумела занять местечко и в сердце ее мужа. «Но законная супруга была жива, — пишет Ролле, — приходилось ждать, и Богдан выжидал терпеливо, утешаясь надеждой на более или менее быструю развязку».

А Чаплинский мог и не ждать! Он был уже вдовцом, выдавшим замуж дочь, и сам не имел никаких препятствий к вступлению в законный брак и продлению своего рода еще и по мужской линии.

Как известно, женщины любят выходить замуж. Перспектива томиться за печкой, пока умрет жена Богдана, не улыбалась степной красавице — она приняла предложение подстаросты. Разъяренный Хмельницкий вызвал соперника на поединок, но сам едва спасся от устроенной тем засады. Обратился к Конецпольскому — напрасно. Подал иск в суд — ему отказали. Богдан понесся в Варшаву. Вслед за ним ринулся Чаплинский. Оба предстали перед сенаторами как перед судьями. В списке обид уведенная девушка красовалась, как маковый цветок в огороде. Ее Хмельницкий даже называл своей женой. А Чаплинский убедительнейше это опровергал: «Он силой держал ее у себя, потому-то она так поспешно и ушла от него, а поскольку пришлась мне по сердцу, то я женился на ней. Никто не принудит меня отказаться от нее, а хоть бы и так, то она сама не согласится и ни за что не вернется к Хмельницкому».

Присутствующие стали потешаться: «Стоит ли, пан сотник, жалеть о такой особе! Свет клином не сошелся! Поищи другую, а эта пусть остается при том, что ей так понравился».

В сущности, это была скучнейшая провинциальная история. Вернувшиеся из Варшавы соперники продолжали грызться, как кобели. Чаплинский подговорил простого казака Песту обвинить Хмельницкого в предательстве. В ответ Богдан жаловался коронному гетману Потоцкому: «Невесть откуда взялся разрушитель спокойной жизни моей, Чаплинский, литовский зайда, польский пьяница, злодей и грабитель украинский, подстароста Чигиринский, который, распоряжаясь восемь лет в Чигирине угодьями своего пана польского, коронного хорунжего, лживыми поклепами и доносами вконец сгубил многих наших братьев и присвоил их собственность; и, конечно же, не пан хорунжий коронный, а слуга его, брехун, предатель и пьяница Чаплинский владеет Чигиринщиной». Зять подстаросты публично обещал прикончить Хмельницкого, время от времени его арестовывали и выпускали под поручительство — ни до, ни после Чигирин не ведал подобного скандала. Иногда за Богдана вступалась даже сама пани подстаростиха, что он впоследствии с благодарностью отмечал в одном из писем: «Если бы не эта добродетельная и жалостливая к невинно страждущим Эсфирь, не миновать бы мне мщения жестокого тирана, ее мужа». Потрясающе, но это единственный случай, когда национальный герой отозвался о женщине хорошо!

...Когда в декабре 1647 года Хмельницкий вместе с сыном сбежал на Запорожье, у Чаплинского отлегло от сердца — он победил. Увы, это было только затишье перед бурей. Уже по весне «украино-польский Батый», как именует Богдана Пантелеймон Кулиш, вновь вынырнул на границе с неисчислимой ордой Тугай-бея и полчищами ненасытных казаков. Как повествует татарский летописец Джанмухамед в «Книге походов», «настоящий лев, военачальник запорожских казаков — племени людей, что бьют в колокола, гетман по имени Мельниска... выбросил из сердца прежнюю враждебность к нашей вере, не имея другого выхода, кроме как обратиться с просьбой о помощи, направил своих полномочных послов к хану. Исполнив церемониал подчинения, они пожаловались на свою слабость и на утеснения со стороны ляхов. А так как по обычаю Чингиса тому, кто обращается за помощью, прощается его прежняя враждебность и вина, то и вышел приказ прикрыть все былые обиды подолом прощения... Хан сказал, что тот, кто бьет челом о наш высокий порог и выявляет покорность, даже если он и гяур, не заслуживает того, чтобы быть оскверненным и истребленным своими врагами». А потом и сам падишах в Стамбуле «перепоясался саблей джихада».

Как передает эта фраза накал трагедии, разыгравшейся в забытой Богом степи! Совсем недавно Владислав IV планировал использовать запорожцев в затеваемой им войне против турок. А теперь уже запорожцы (неслыханное дело!) вели на Украину татар, участвуя в джихаде, и впереди шел гетман Богдан Хмельницкий, человек, осмелившийся из-за женщины преступить все — даже присягу королю.

Воистину эта безродная девка, степная Елена Прекрасная, не оставившая собственных детей, стала матерью, ненароком родившей Украину! Ведь не увидь ее случайно Чаплинский, Хмельницкий вместе со всеми ушел бы в задуманный королем поход на Крым и энергия казачьего порыва утекла бы, как вода в песок. Речь Посполитая стала бы еще сильнее. Православие тише, католичество крепче, а мы (точнее, те, кто родился бы вместо нас) превратились бы в настоящую Европу — такую, как Польша и Литва, а не евразийская Московия с бородатым Алексеем Михайловичем на троне, поэтом Блоком за ресторанным столиком и бандой пьяных попов, хлещущих водку валенками из самовара, не вылезая из бешено мчащейся по историческому тракту птицы-тройки. Хорошо бы было, да не для нас!

А потому лучше взберемся и себе на коня да поскачем, вопреки прогрессу, вместе с Хмельницким, казаками, татарами и отребьем всех мастей и посмотрим, найдет ли гетман наш свое мужское счастье, спрятанное в Чигирине у Чаплинского во дворе!

Это потом, уже советские историки назовут все случившееся весной 1б48 года «национально-освободительной войной украинского народа». А поначалу даже Хмельницкий не знал, как оно называется. Ясно только, что получилось большое безобразие. «Многие из панов и шляхты в неволю пошли, а других посечено много, ибо орда не брала полон, чтобы не отягощаться, — пишет об этом походе казацкая «Летопись Самовидца», — но все вырубали, и так Хмельницкий со своими войсками и татарами или с ордами великими просто к Львову потянулись, опустошая все города, и под Львов подступив, разоряли, только сам город Львов дал откуп за себя орде и Хмельницкому».

Союзниками гетмана были татары. И сам он вел войну по-татарски, применяя на практике полученный в юности опыт. Выкупленный некогда матерью из бусурманского плена Богдан отнюдь не гнушался работорговлей в принципе. Занятие это, когда продавал он сам, гетману явно нравилось. После корсунского погрома пленным полякам, за исключением двух гетманов и шестидесяти высших офицеров, предназначенных лично хану, предложили выкупиться. Кто мог, так и поступил. Остальных же восемь тысяч забрал Тугай-бей в Крым. Даже гарнизон родного Чигирина перешел во временную собственность Хмельницкого — 65 офицеров и 520 рядовых пообещали наскрести по сусекам и заплатить победителю за свою свободу.

И только одну пленницу Богдан никому бы не отдал — Елену Чаплинскую, ставшую законной женой его врага. Иосиф Ролле так обрисовывает все случившееся с этим «трофеем»: «Где она пребывала во время кровавой борьбы, что случилось с ее неудачником-мужем — трудно сказать. В мае 1648 года в Чигирине уже не было польского гарнизона, поскольку сюда отправили польских пленных. Сомнительно, чтобы Чаплинский в таких условиях и далее оставался при исполнении должности. По словам Величко, Хмельницкий после битвы при Желтых Водах послал к Чигирину 150 верных и опытных казаков и поручил им задержать Чаплинского. Поручение было выполнено, как положено, и через два дня подстароста предстал перед гетманом, который велел казнить его, а тело в знак презрения закопать далеко за обозом. Впрочем, если это было именно так, то как объяснить настойчивые требования гетмана к Речи Посполитой о выдаче ему того же Чаплинского, которые он выдвигал на протяжении всего последующего года? Не только письменно, но и лично просил Хмельницкий об этом Киселя как комиссара Речи Посполитой; конечно, Кисель отпирался бы, если бы Чаплинский уже был казнен. Между тем Хмельницкому важно было убрать с пути подстаросту хотя бы потому, что тот был женат на женщине, которую гетман взял себе в жены. Не подлежит сомнению, что Чаплинский сумел заблаговременно спрятаться; возможно, он наткнулся при этом на казачий отряд и погиб, а жена его попала в плен и в Чигирине ждала решения своей судьбы».

Решилась она оригинальнейшим образом. Среди авантюристов, болтавшихся по Украине в это время, числился и один подозрительный патриарх-самозванец, приставший к войску Хмельницкого. Не чуждый наклонности творить чудеса «святой человек» отпустил пьяному гетману грехи без исповеди, ибо тот просто физически не мог ворочать языком, благословил и тут же за тысячу злотых и шесть лошадей заочно (!) обвенчал Богдана с Чаплинской. По-видимому, сделка патриарху так понравилась, что уже совершенно бесплатно он дал отпущение грехов еще и Чаплинской, а также «благословение на брак, три самозапальные свечки, молоко Пресвятой девы и миску лимонов». История кажется совершенно невероятной. Но ее подтверждает сам Хмельницкий в письме Киселю.

Рядовые казаки старались не отстать от предприимчивого вождя. Как пишет Самовидец, по всей Украине «жены шляхетские стали женами казацкими». Таким образом, не решив вопрос с независимостью, окончательно решили вопрос половой. Хотя, впрочем, и страшной ценой. Как риторически сетует тот же Самовидец: «Кто сможет сосчитать неизлечимый убыток в людях, что орды позабирали, а имущество казаки побрали, ибо в то время не было милосердия между народом человеческим». Иногда дело доходило до смешного. Мещане гибли просто за подбритый на польский манер затылок — любая мелочь могла стать поводом для расправы.

Не избежала ее и пани Чаплинская. В окружении гетмана у нее появился неожиданный враг — старший сын Богдана Тимош. Вернувшись из Крыма, где он оставался у хана в заложниках, тринадцатилетний мальчишка попал в Чигирин как раз к заочной женитьбе отца. Его она явно не обрадовала. Монах, посланец весельчака-патриарха, привезший в Чигирин отпущение грехов, стал первой жертвой склонного к садизму Хмельницкого-младшего. Тимош сначала напоил гостя горелкой, а когда тот заснул, поджег ему бороду. Гетманша, чтобы вознаградить посланца за убыток, подарила ему 50 талеров.

В популярной кинопродукции 30—40-х годов причиной падения Чаплинской изображалось государственная измена. Фантазия сценаристов порождала на свет мифического иезуита-отравителя, подсовывающего гетманше что-то вроде крысиного яда для Богдана. Гетманша, втайне якобы сочувствующая Польше, зелье брала. Но ее разоблачали и куда-то уводили.

Великая эпоха не хотела признать, что вербовать Елену не имело смысла. Всю войну Чаплинская просидела в глубоком тылу — в Чигирине. А боевые действия шли на Правобережье. Там находилась и казацкая армия. Любой перебежчик рассказал бы полякам больше, чем гетманша. А главное — быстрее. Не могла она с расстояния почти в тысячу верст и травонуть гетмана — технически это было невозможно. Если бы поляки хотели его отправить на тот свет именно этим способом, то можно было бы действовать проще. Например, после заключения перемирия 1651 года Хмельницкий целый день пропьянствовал в коронном войске с польскими гетманами. Наука о медленно действующих ядах пребывала в самом расцвете. Ничего не стоило его потихоньку травонуть и ждать, пока Богдан не протянет ноги по возвращении в казачий лагерь — скажем, недельки через две. Никто бы и слова не сказал.

Причиной же казни Чаплинской стала банальнейшая супружеская измена. В Чигирине было скучно. Хмельницкий все время где-то шлялся с казаками, а среди челяди обнаружился молодой часовой мастер, привезенный гетманом после удачного набега на Львов и возвышенный до должности хранителя домашней казны. На нем и остановила свой выбор ядреная бабенка, полная жизненных сил, искавших немедленного выхода. Сначала этому не придали внимания. Но хитрый Тимош следил за мачехой — возможно, еще и потому, что сам втайне был в нее влюблен, но получил отлуп. Следил и до поры молчал. Ему нужны были вещественные доказательства. В начале 1651 года гетман ушел в поход на Бар. Средств на войну оказалось недостаточно, и чтобы прокормить войско, Хмельницкий вынужден был залезть в личные сбережения. За деньгами он послал Тимоша. В одной из бочек с золотом выявилась недостача. Началось следствие, которое проводил лично гетманский сын.

Под пытками несчастный часовщик сознался в краже и выдал Чаплинскую как сообщницу. По его словам, вместе они собирались бежать в Польшу. Хмельницкий был в сложной ситуации. Казнить? Жалко — вроде, не чужой человек. Простить? Всякая сволочь будет лазить в казну — никакой стражи не напасешься. Чего стесняться, если гетман — гуманист... Победила государственная необходимость. Скрепя сердце, а, может, не скрепя, Богдан выбрал первое. Весной 1651 года, в пору, когда раскрываются друг другу любящие сердца, «жалостливую к невинно страждущим Эсфирь», как называл некогда Чаплинскую Богдан, повесили прямо на воротах хутора Суботова. Рядом подцепили еще шестерых.

Весть о казни пришла в армию как раз накануне битвы под Берестечком. Сам король сообщил ее своим офицерам во время ужина, что дало повод к бесчисленным насмешкам над Богданом в лагере поляков. Хмельницкого охватила жестокая тоска. «Чаплинский, если был жив, мог удовлетворенно вздохнуть, — пишет Иосиф Ролле. — Он поквитался с гетманом».

Ибо даже в мести нельзя преступать некоего эстетического предела, после которого обиженный из восстановителя справедливости превращается в обыкновенного палача.

http://ukrstor.com/ukrstor/buzina-tajnajaistorija-25.html

Бумбараш пишет:

Воистину эта безродная девка, степная Елена Прекрасная, не оставившая собственных детей, стала матерью, ненароком родившей Украину! Ведь не увидь ее случайно Чаплинский, Хмельницкий вместе со всеми ушел бы в задуманный королем поход на Крым и энергия казачьего порыва утекла бы, как вода в песок. Речь Посполитая стала бы еще сильнее. Православие тише, католичество крепче, а мы (точнее, те, кто родился бы вместо нас) превратились бы в настоящую Европу — такую, как Польша и Литва, а не евразийская Московия с бородатым Алексеем Михайловичем на троне, поэтом Блоком за ресторанным столиком и бандой пьяных попов, хлещущих водку валенками из самовара, не вылезая из бешено мчащейся по историческому тракту птицы-тройки. Хорошо бы было, да не для нас!

ВСе может быть. НО. В границах Запорожской сечи в лучшем случае(это что касаемо украинцев(если бы вообще была бы такая нация)).

Да не повезло.

Антик пишет:

Бумбараш пишет:

Воистину эта безродная девка, степная Елена Прекрасная, не оставившая собственных детей, стала матерью, ненароком родившей Украину! Ведь не увидь ее случайно Чаплинский, Хмельницкий вместе со всеми ушел бы в задуманный королем поход на Крым и энергия казачьего порыва утекла бы, как вода в песок. Речь Посполитая стала бы еще сильнее. Православие тише, католичество крепче, а мы (точнее, те, кто родился бы вместо нас) превратились бы в настоящую Европу — такую, как Польша и Литва, а не евразийская Московия с бородатым Алексеем Михайловичем на троне, поэтом Блоком за ресторанным столиком и бандой пьяных попов, хлещущих водку валенками из самовара, не вылезая из бешено мчащейся по историческому тракту птицы-тройки. Хорошо бы было, да не для нас!

ВСе может быть. НО. В границах Запорожской сечи в лучшем случае(это что касаемо украинцев(если бы вообще была бы такая нация)).

Москали воють, Україна розцвітає.

На нацию, по-моему, мало кто претендует. Украинцам достаточно быть народом, и ощущать свою общность. Как и белорусам, грузинам, казахам и всем прочим. И это не национализм-это уважение тех качеств своих земляков, которые позволяют говорить о них, как о народе, а не сборище маргиналов.

СЫНОВЬЯ: ПОДАРИЛИ МАМЕ ... ПАРК В 3000 ДЕРЕВЬЕВ

Пока мама лечилась в санатории, ее сыновья Борис и Валерий подготовили для нее сюрприз — в течение двух недель заложили парк из лип, берез, кленов, сосен, туй, сирени в родном селе Бригидивка. Такой подарок они сделали в честь ее 60-летия. Так, по словам братьев, они хотели оставить в веках память о маме: "Деревья — это то, что будет стоять десятилетиями". Но расчет не совсем оказался верным — не все односельчане оценили такой жест: часть деревьев уже сломана, раскурочены лавочки. Но не будем о грустном.

Идея с необычным подарком принадлежит старшему сыну Генесы Никодимовны — Борису. Судья хозяйственного суда, а в прошлом — работник СБУ, он отказывается фотографироваться: "Все детство я провел в лесах — был пастухом. И, наверное, потому деревья мне кажутся чем-то, что остается вне времени. Да так оно есть". Согласитесь, так о деревьях думают многие, но мало кому приходит в голову дарить их мамам целыми парками. "Знаете, мама никогда не контролировала, как я делаю уроки. И это хорошо: это вырабатывало у меня самодисциплину, придало уверенности в своих силах, — отвечает Борис Дмитриевич на наш вопрос о том, чем же его мама особенная. — Школу я закончил без единой четверки. Школа была в 10 км от дома в соседнем селе. И в то время как другие дети вынуждены были мотаться туда-сюда каждый день, моя мама наняла мне там комнату. У меня был матрас и три рубля на питание. По-спартански? А я благодарен маме, что она создала мне все условия, чтобы я вырос самостоятельным".

"У каждой матери свои дети лучшие, — улыбается Генеса Никодимовна. — Но я скажу по-другому: мои ребята очень любят, чтобы все было везде красиво. Вот только на порог ступили, уже давай им работу, тот веник в руки, а тот что-то красит". На сельском кладбище не было ограждения. Бывало, даже скот пасся на могилах. Братья не только нашли деньги на забор — сами красили его. Однажды возобновили заиленный пруд — плесо заблестело на солнце. "Вы, чтобы видели, как радовались дети! — говорит госпожа Генеса. — А сколько раз братья ремонтировали дорогу на подъеме. Там, говорят, проходит плавун. Поэтому почва размывается не только стоковыми, но и подземными, водами. Мой покойный муж, пока жил, все время работал водителем. Это от него ребята переняли желание делать все наилучшим образом".

Из санатория маму забирал Борис. "Говорит, мама, тебя в селе такой сюрприз ожидает, какого еще никто не имел. Как ни расспрашивала, какой, но сын так и не открыл секрет, — говорит Генеса Никодимовна. — А когда мы приехали домой, младший Валерий останавливает машину около клуба. Смотрю: там, где был пустырь, заросший сорняками, много молодых деревьев. Аллейки проложены, скамейки стоят, в нескольких местах камни-валуны. А как красиво раскрашен домик для деток, здесь и качели, и лесенки. Все это ограждено забором, при входе деревянная арочка. Я только сплеснула в ладоши: "Дети, но я же не София Потоцкая, я Плотницкая!". А они мне: "Мама, ты у нас наилучшая и милее всех графинь". Валерий сказал тогда: "Мама, ты только не обижайся, подарок этот для тебя, но здесь будут собираться и детки, и молодежь. Мы даже никакой таблички не ставили. А, видите, что с того вышло? Трощат, ломают".

"Никто у нас разрешения на устроение парка на казенной земле не спрашивал! — недовольно говорят в сельсовете. —Это земля общественная". Не поняли, к сожалению, односельчане движений души и усилий братьев Плотницких — для них ведь тоже старались ребята. Но деревья все равно вырастут. А трогательную бригидивску историю, без сомнения, будут пересказывать из поколения в поколение. И не исключено, что о Генесе Плотницкой будут говорить, как о Софии Потоцкой. У них даже фамилии созвучны.

ЗНАМЕНИТОСТИ О СВОИХ САМЫХ ЯРКИХ ПОСТУПКАХ РАДИ ДАМ СЕРДЦА

БОРИСЮК: "ЧТОБЫ ДЕВОЧКУ НЕ ИСКЛЮЧИЛИ ИЗ ШКОЛЫ, ПОБРИЛСЯ НАЛЫСО

"Я прыгал со второго этажа с мыслью: "Вот посмотришь еще, какой я". Это было в 5 классе. Под школой шла дорожка асфальтная, а за ней — клумба. Девочка после этого стала благосклонной. Улыбочки начались, позволяла, чтобы я ей подносил портфель со школы. Я вообще такой тихий был, а тут такое учудил, да еще получил такое право. Хорошо как. А потом я ушел в другую школу, которая была ближе к дому, и все закончилось. А когда мне было лет 15, я переписывался с девочкой из Западной Германии. Поскольку это было еще во времена СССР, то это было смело и рискованно. Мама негодовала шепотом: "Ты что! Может, КГБ прознает, что тогда?" В Киев приезжали тогда с экскурсией иностранцы, когда мы зашли в лунопарк, они как раз там прогуливались. Мы с другом заметили двух девчонок, одна из них понравилась мне, вторая ему. Мы подошли, он знает немного английский, я немецкий. Но общались в основном жестами и мимикой, но адресами обменялись. А потом эта девочка слала мне такие письма, обязательно вкладывала в них засушенные цветочки, ее письма пахли духами, я млел. А еще, чтобы одноклассницу не исключили из школы, мы с мальчишками все подстриглись налысо в знак протеста. Мама испугалась, подумала, что меня в милицию забирали, а когда ее вызвали на ковер к директору, то все поняла. А как мы собой гордились! С Олей (Сумской, женой Виталия. — Авт.) помню такой случай. Когда в стране была антиалкогольная кампания, а киви еще и не знали, как есть, я, чтобы удивить Олю, достал и то, и другое и принес ей на репетицию.

КИНАХ РАДИ ПОЦЕЛУЯ ПОДПРЫГИВАЛ К ПОТОЛКУ

Я вырос в селе, основанном еще казаками Богдана Хмельницкого. И у нас была традиция на святого Андрея на веревочку вешать корж сладкий. И тот парень, который мог подпрыгнуть и откусить кусок этого коржа, имел право поцеловать самую красивую девушку в компании. А так получилось, что я готовился поступать в училище военных летчиков и серьезно занимался спортом, был чемпионом школы по прыжкам в высоту. Потому прыжок выше головы сантиметров на 40 у меня был всегда удачным. А ради мамы в 5 лет я сделал сам генеральную уборку. Родители ушли куда-то, и я давай выносить пепел из печки, подметать, вытряхивать половики. Я измазался весь в саже, но до сих пор помню глаза мама — она оценила мои усилия, я тогда почувствовал себя мужчиной. А ради самого большого подарка в моей жизни — младшей дочери Софийки и жены Марины, я тоже сделал своего рода героический поступок. Они моя самая высокая должность. Сразу после рождения София была под моей опекой круглые сутки. Она очень нам не просто далась, мы сложно шли к этому. Стоило только положить руку на ее головку и она спокойно засыпала. Никогда не забуду, как просыпаешься среди ночи, и отмериваешь эту смесь четко по граммам.

ХОСТИКОЕВ ЗАСУНУЛ В ПАТРОН КОРТИК

Первый свой подвиг ради дамы я совершил, когда мне было пять лет. Мы жили в коммуналке: коммунальный двор, было много разных людей, разных национальностей. Под липой стоял стол. Вечером на нем играли в домино, над столом висела лампочка, которую Иван Захарович откручивал, когда они игру прекращали. И там такой патрон оставался. И вот Света-милиционерша (как ее называли все, потому что папа у нее был милиционер) спрашивает: "Ты любишь меня?" Говорю: "Люблю". "А что бы ты мог для меня сделать?" — "Все". "Ну тогда засунь пальчик туда", — и указывает на патрон. А я был маленький, но соображал, что пальчиком в патрон нельзя. Но у меня был алюминиевый кортик. Я и засунул его. Не помню, как я потерял сознание — меня шарахнуло током. В 10 классе я тоже был влюблен. Люся ее звали. Она не знала о моих чувствах. Я прибегал к ее окнам и стоял под ними очень долго. А однажды — аж 6.00. Мне казалось, что там какой-то свет, какая-то тень, что это вот Люся прошла. Я бы и дольше стоял, но мне надо же было, чтобы бабушка не проснулась без меня (я жил с ней). И вот несмотря на бессонную ночь, я пошел в школу. А ради еще одной девочки я ходил по карнизу на высоте третьего этажа, который был вдоль периметра здания. Я увидел, что там на улице среди всех девчонок гуляла и моя любовь. И на глазах у изумленных одноклассников залез на третий этаж по пожарной лестнице. Я шел-шел, а потом взглянул на девочку и сорвался. Мое счастье, что упал не плашмя, а на ноги. Но пятку себе отбил. Стремление нравится женщинам у меня в крови. Мой отец ради моей мамы — он любил мою маму и был кавказских кровей — залезал на памятник Хмельницкого и кричал: "Валя, я люблю тебя! Ты у меня самая лучшая! Самая красивая!" Приезжала милиция, его стаскивали с памятника за ноги и руки, а он продолжал кричать: "Валя, я тебя люблю!"

ПИХОВШЕК: "ВЫРУБИЛ ПРОРУБЬ САМ И НЫРНУЛ В НЕЕ"

Запомнилось, как в 14 лет, дабы девочка обратила на меня внимание, я прыгал в холодную прорубь на спор. Товарищи не сильно верили, что смогу. А я привел большую компанию, где была Она, сначала на ее изумленных глазах вырубил сам топором прорубь. А потом сиганул в воду. Речка была настоящая, было глубоко, на дворе стоял январь. Но я, как ни странно, не заболел. Уже во времена независимой Украине другой моей влюбленности я подарил синие розы. Сейчас, это конечно, вещь обыденная. А тогда в 90-е это было очень широким жестом, поскольку было очень необычно и соответственно — очень недешево. Я, правда, хотел было сам раскрасить акварелью, но до этого не дошло, поскольку я дошел до Бессарабки, стал спрашивать кавказцев, они и продали мне диковинку.

ДАНИЛКО: "ЧТОБЫ КУПИТЬ ПОДАРОК, СОБИРАЛ БУТЫЛКИ"

Мне нравилось, что 8 Марта — второй праздник после 23 февраля. Потому что мы уже отталкивались от того, что нам дарили, и подбирали ответные подарки. Мне, кстати, девочки почему-то часто дарили "Повесть о настоящем человеке". У меня накопилось их тогда аж пять. Но Мересьевым я не стал, книгу и не читал. Мне хотелось конструктор, пистолет, кубик Рубрика. Я любил этот праздник. Для меня это не столько женский день, я воспринимал его как весну, обожал мимозу, и вечно нос у меня желтый был. Как во всяком классе в нашем тоже на подарки девочкам собирали деньги. Как от сердца отрывали этот рубль, денег не было, я же бутылки собирал, чтобы тот рубль получить. Но это ведь не подвиг, а находчивость. Принесешь, а тебе: "От шампанского не беру, надо чистить". Так раздражало".